Прутья.

Когда-то это было моим собственным объяснением происходящего.

Жаль, но теперь происходящее не нуждается в объяснениях.

Это стоит меньше, чем я отдала.

Цветы прорастают сквозь пальцы, путаются в кистях.

Я иду по площади старого города с блестящими черепами

статуй с накладными лицами. Камень велик над всем.

Небо твоё – гранит. Притащи своё мясо на эту площадь, брось его здесь.

Металл разъедает лёгкое. Сердце хрипит, как контуженный на полях

сразу двух мировых войн. Люди мрут как мухи. Я сижу на старой скамейке

и вступаю ногами в дождь. Континенты с ружьём. Знаешь, дорогая, у всякого рода

хороших девочек сердце включается/выключается по желанию,

а желание непременно выходит из принципа, нытья морали, наставлений матери.

Моё сердце как уронили в соду, всыпали в него соль. Это – последняя стадия детства.

Это ноябрь. Ноябрь моей юности. Ноябрь моих металлических глаз.

Если всыпать в зрачок пороху, то можно увидеть слёзы. Под кожей ощущается оледенение.

Кусок Антарктиды в моей груди объявляет экологический взрыв. Конец

всякого рода тропикам, милым голубоглазым девочкам. В каждом объятии столько тепла,

хоть свитер не покупай. Вот и храни тепло. Заберись с ногами на стул. Чувствуй,

как разрастается в твоих рёбрах кусочек льда.

Новый режим состоит из ободранных стен, из отельных обшарпанных комнат,

из стаканов остывшего чая. Это ноябрь. Больше всего на свете

я боюсь родительской смерти,

а иного ничего теперь не боюсь. Небо сплёвывает свой дождь. Дождь, похожий

на кашель юной больной с глазами цвета сирени на последней стадии туберкулёза.

Рифмы кажутся мне глупыми. Это проза

бескрылой чайки, летящей над океаном в поисках суши, кусочка тверди, ошмётка

плоти, клока бетона. А вода щурится волнами. На крайнем севере

моря болеют чахоткой. Сколько лет жизни потребуется тебе,

чтобы понять, что твоя отправная точка, твой пункт А из глупой детской задачи,

имеет лишь направляющий вектор? А про пункт Б никто и не слышал,

а пункт Б ещё не построили, да и не построят. Приятной дороги, путник,

по ткани серых одеял, по пушнине поддельного шёлка,

снятого с изъеденных оспой плеч. А у чужих улыбок вкус просроченного уксуса.

Утратив весомость и характеристику, тело ползёт на свет.

Север сушит лица сильнее юга; оковы домов и квартир

сжимают сердце так, что не выправит ни одни кардиолог,

выкручивают скулы так, что не выпрямит кость ни один хирург.

Если поставить рядом пустой стакан, стул и табурет, то

можно впасть в отчаянье. Сила крика,

обыкновенного женского крика на кухне вечером, разрушительнее любой войны.

А ещё есть цветы. И они оплетают горло, заставляют давиться тех,

кто сплёвывал слова усладой, усмешкой, и ведь, в сущности, слово есть

наказание, как и способность к звуку, как и знание языка.

Можно ли простить человека, который заставлял рыбу говорить?

А у него не получилось, и рыба молчала. Рыбы совершеннее нас

в плане беззвучности. Сколько комнатных революций

происходит из-за того, что ты, уходя, забываешь выключить свет?

Дорогая, ты знаешь, я не умею плакать. Я не плачу.

Это умирают киты внутри. Они тонут.

Я люблю ходить босиком. Ногам хорошо ощущать глину, снег и пыль.

Нету трепетней сущности, чем разломанное ребро.

Голое тело будет уместно везде, кроме этой комнаты.

Потолок оттеняет кожу, внедряя в неё болезнь;

незаконное жало плоти внутри плоти,

плоти среди плоти,

плоти снаружи плоти.

Эти мысли навеяны больным нёбом, сравнимым с небом

по неощущаемым краскам боли, по узости очертаний и смысла.

Пальцы орудуют над строками, скобами, скальпом и грифелем.

Идеальное биологическое оружие:

пальцы, проникшие внутрь глотки аж до самой печени.

Имя нужно для удобства; смерть придёт, и ты сразу поймёшь,

что пришли за тобой, а не за соседкой на кухне.

Потому что соседки нет. Есть твой страх перед неизвестностью.

И комнаты тоже нет. Есть границы твоего разума.

Потому что ноябрь. Ты прочтёшь это, когда чайка

выклюет твои зрачки. Ты прочтёшь это.

Оно будет в воздухе, как теперь какой-нибудь газ.

Что сказал тебе этот мальчик, погибший

в первые три секунды войны?

Почему первым всегда умирает тот, кто просто любил свою маму?

Почему тебя заберут из жизни вечером, на пороге рушащегося заката?

Ты оставишь дома ключи. Дверь будет заперта изнутри.

Очертания твоей плачущей матери на пороге выльются в грязный кафельный пол.

Нет лучше средства от человека, чем другой человек.

Это не любовь, это называется «душевная проституция».

Алфавит застревает поперёк горла; ты отхаркиваешь на пол буквы.

Я не буду скрываться за маской лирики. Здесь, в унылой квартирке на

пятом этаже, с грязной лестницей, пыльным подъездом, бетонным городом

не существует вообще никакой поэзии.

И они показывают психиаторам тех, кому просто-напросто

надо было показать звёзды.

и всё же здесь.

9 комментариев

1. 

   séquoia - 18.01.2015, 14:29 Войдите, чтобы ответить

   /сижу рыдаю/

2. 

   ▷Джейс. - 18.01.2015, 15:56 Войдите, чтобы ответить

   +1 Пэрсу

3. 

   kuro. - 18.01.2015, 15:59 Войдите, чтобы ответить

   Браво! Это шедевр!

4. 

   миу, миу. - 18.01.2015, 18:49 Войдите, чтобы ответить

   КрасЫта

5. 

   Виктор|Wektor - 19.01.2015, 05:22 Войдите, чтобы ответить

   Восхитительно! Хлопаю стоя.

6. 

   Monokuro - 21.01.2015, 21:00 Войдите, чтобы ответить

   Завораживает… Это шедевр! (2)

7. 

   [|}_Jęssy_{|] - 05.02.2015, 06:48 Войдите, чтобы ответить

   Просто… Даже нет слов!

8. 

   ♚ Francesca ♚ - 06.02.2015, 15:38 Войдите, чтобы ответить

   ВЕЛИКОЛЕПНО!  Изумительно!

9. 

   Меланхолия в чёрно - белых тонах - 10.05.2015, 16:52 Войдите, чтобы ответить

   Шикарно. У вас талант!