Агония

Рассказы и стихи 153

Я знаю, что у нас весна. Но вот не прет меня на любовную тему.

Пора что-то менять. В себе, в своих рассказах, в жизни, вокуруг.

Помогите мне измениться как автору. Скажите правду.

Если честно, даже не вычитывала на предмет ошибок.

И да, когда-нибудь, надеюсь, я создам тот сборник из кусков моей жизни.

"ДиПП", "Агония" — это кусочкек написанный в тебя.

akvarium_-_poezd_v_ogne_(zaycev.net)

Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе.
Она умрет, если будет ничьей.
Пора вернуть эту землю себе.

…А вагон мелко трясся, словно ему было страшно или холодно. И она, прислонившись лбом к окну, ехала куда-то туда, вперед, и вздрагивала вместе с ним. По рельсам, мерно отбивая свою привычную песню, ехал и боялся — а потому дрожал, электропоезд. За окном виднелись сизые тучи и жалкая поросль – та, что поздней весной зеленеет и зовется деревьями; где-то снова говорят про войну.

Бесцельно она водила глазами по пассажирам: женщина в сером, женщина с ребенком, старая женщина. Трое пьяных мужчин и милиционер – «Чо, пободаться со мной хочешь?» — кричит милиционер на весь вагон. Двое пьяных держат своего друга и что-то мурлычут ему в лицо. Мол, друг, не кипишуй, все хорошо.

Нищие, оборванные и жалкие – но жалости не вызывающие, — по вагону проходят цыгане.

— У меня нет денег. – Говорит она. Электричка останавливается и за окном – грязь, разбитая платформа и серое, давящее небо.

-Эк, а где ж они переходят-то? – удивляется старик, сидящий не далеко от нее.

— А вон тама, вдалеке, видите, переход? – отвечает ему попутчица. И старик впивается глазами вдаль, а она ясно видит: мост через железную дорогу, старый и осыпавшийся на столько, что прутья торчат из раскрошившегося серого бетона как кости из разлагающегося тела. Такие мосты везде одинаковые.

Электропоезд трогается, вагон снова начинает дрожать. Хлопают двери, отделяющие пассажиров от тамбура – пахнуло сигаретами и холодом. За окном тянется бесконечный бетонный забор с колючей проволокой по верху – острой, как бритва.

Становится страшно – когда-нибудь она вырастет совсем и забор этот, и ужасный мост, и страшные, словно неживые, серые и замершие люди, трясущиеся вместе с вагоном не покажутся ей отвратительными и жуткими; и небо – серое, станет обыденным. И сломанные деревья, и убитая дорога, и провода – вон там, видите, оборваны! – не покажутся ей чем-то странным. И она привыкнет, так же, как и все привыкли, и уже не захочется ей бежать куда-то при звуках разговоров, где главное слово – это отвратительное слово, это лишнее и глупое слово – война.

Электричка останавливается. Спрыгнув на платформу, она переходит по рельсам к вокзалу. Небо – все то же, серое. Старые, убитые временем дома с грязными окнами; грязная улица. Но небо все-таки мирное. И вокзал, и дома, и мост когда-нибудь вновь отстроят.

— Первый работает? – доносится от вокзала по громкоговорителю.

— Ботает… отает… тает… ет… — разносит эхо.

— Да, работает. – И снова эхо разносит слова по кускам.

Из серого неба сыпется чистый, белый снег Она падет и тает, едва коснувшись земли. На деревьях каркают вороны. Она идет домой, время от времени поправляя тяжелую сумку. Ничего, она еще ребенок, а значит, для нее все еще будет – и деревья снова зазеленеют, и мост построят новый. Главное – чтобы все эти вещи не стали для нее обыденным, а остались все теми же безобразными монстрами – и тогда – ведь она не одна! – все еще будет хорошо.

Шел шестьдесят девятый год после окончания Великой Отечественной Войны.