Когда-нибудь я, наверное, возьму и снова перекраю этот свой рассказ.
А пока, вы сами можете придумать продолжение истории.
Она была девушкой-осенью, девушкой-мимолетной улыбкой, человеком с целым миром внутри. В ней всегда были невинность и тайна.
Всю жизнь её окружали запахи, звуки, оттенки, символы, жесты, предчувствия. Всё переплеталось невидимыми нитями в ось, в петлю, всё вращалось в своей маленькой Вселенной и растворялось внутри неё.
А сейчас она почти не видела солнечного света.
Раньше…Она любила бывать в тёплых городках, гулять по набережным, рисовать на чистых белых листах свои причудливые безгласые истории. Любила вставать среди ночи и писать на оборванных клочьях строчки.
Она всегда была кроткой и незаметной. Ей нравилось забываться и исчезать, уходить далеко куда-то, а потом опять возвращаться.
У неё не было ничего. Ни красивых глаз, ни длинных волос, ни родинки над пухлой губой и даже стройных ног. Но она была собой, умела становиться невидимкой, пылью на книжной полке, летать и бывать в Нигде.
Она была листопадом собственных мыслей, красивой тихой мелодией в голове, сборником стихов.
Мягкая и чувствительная.
Вряд ли у неё было много друзей и вообще были друзья. Но, не смотря не на что, она оставалась искренней и какой-то естественно доброй и любила людей. Часто играла с детьми на площади и могла с кем угодно мило болтать, гуляя вдоль берега.
Её знали все, но она была одинокой.
Я помню, что когда впервые встретил её, она мягко улыбнулась, немного сощурилась и тихо, как всегда, сказала "Здравствуй".
Я улыбнулся в ответ.
Позже, мы встречались ещё. И всегда только лишь здоровались, улыбались и перекидывались парой незначительных фраз. Из тех коротких встреч я заметил про себя, что она часто щуриться, особенно на солнце, постоянно трёт уголки глаз и не очень любит много говорить о себе.
И я помню ещё…У неё, почему-то, всё время были тёплые, таки теплые нежные руки, с россыпью мерцающих ярких звезд на пальцах, то были не горячие звезды её маленькой уютной Вселенной.
Наступала, как сказка, осень. Окружала, словно рыжая стена, пробивалась порывами ветра и зажигалась ранними вечерами прекрасными огнями большого мира.
Она летела вниз. Вниз. Чтобы опять подняться вверх, как видение, как дух, как пыль на книжной полке, в которую, она, впрочем, и так умела превращаться…
Но это был не конец.
В этот раз, улетев, она не вернулась и не поднялась вверх. Пропала.
Сначала перестала появляться на глаза на Главной площади. Потом гулять на набережной и в парке. А вскоре и вовсе пропала из города. Не появилась на Празднике Солнца. Не пришла на день рождения Розы Миллер, и даже перестала ходить на литературные вечера.
Ни разу не увидев её за сентябрь, я подумал уже, что она уехала насовсем. Может, к родным в Чикаго, может, просто в другую провинцию, дальше писать и гулять вечерами. Но я ошибся.
В начале октября к ней пришли люди, все кто когда-то знал и видел её, те, с чьими дочками и сыновьями она играла, те, у кого покупала яблоки, те, кому она просто нравилась, так, ни за что.
Они пришли и увидели: крохотный домишко на дальней, почти пустой улице, заросший шиповником и травой сад.
Сама она сидела на маленькой террасе за чашкой горячего чая. Услышав шаги, поставила чашку на стол, повернулась к ним, немного сощурилась и тихо, как всегда, сказала:
-Здравствуйте.
Она была девушкой-осенью, девушкой-мимолетной улыбкой, человеком с целым миром внутри. Пылью на книжной полке. Мягкими руками. Невинной и таинственной. Она почти ослепла и теперь перестала ходить.
-Здравствуй.
Её звали Джена.
Это было давно.
Л. Штайнер.
1899 г.