В проектном задании, как это часто случается, у меня вышли небольшие отклонения.
Написала уже давно, но теперь "произведение" подверглось редакции.
Так как это не самое лучшее, что могло бы быть, приём негатива открыт.
Художник берёт кисть, и резкий мазок густой тёмной краски полосует холст. Больно.
Мимо проносятся большие разноцветные облака. Объято золотыми струями, заковано в алые цепи, дышит лазурными лёгкими небо.
Он стоит на крыше старого ветхого здания. Перед ним – холст, позади – страх.
На картине появляется пропасть, и её трещины расходятся во все стороны от мрачного к мрачному, отражая внутри багровую лаву, как знак отчаяния.
И, стоя на краю неизвестности, разве стоит надеяться на лучшее? Разве стоит вообще надеяться?
Пропустим же прочь мимолётное время! Время и ещё толику времени.
Небо темнеет, и вот первые звёзды окропляют терракотовую плащаницу пространственности.
Аккуратные и ровные женские черты, озарённые светом, украшают картину.
Бледные и тонкие руки, простёртые к небу, и по ним вьются виноградные лозы – цепи надежды.
Чёрные волосы растрёпаны, но лицо уверено смотрит вперёд. Больше всего поражают её тёмные, горящие глаза и через них, слегка подёрнутое тёмной пеленой пламя жгучего южного характера.
Она стройна, статна и через осанку чувствуется её воспитание.
Вот она – последняя любовь, слабый блестящий отголосок сердца художника.
Девушка одета в красный кафтан, расшитый золотыми нитками – узоры судьбы.
А в груди у неё дыра, и кафтан запятнан кровью. Мы видим только рёбра, но сердца, увы, нет.
Была ли эта девушка бессердечна, или когда-то в юности художник навеки разбил сердце юной восточной красавице – это знает только он, да и то теперь никому ничего не расскажет.
Небо спокойно, молчаливо, и ему всё равно. Ему нету дела до того, что внизу. И оно, вечно будучи на своём никому не понятном ритме, станет единственным свидетелем того, как пропал этой ночью безызвестный художник.
Дорисовав картину и выкурив две сигары, он шагнул в неизвестность. Навсегда …