Глава первая.
-Анна.Вставай!- зычный голос мамы ворвался ко мне сквозь сон.
-Ещё пять минуток и я встаю- Боже!Опять в школу.Не хочу.
-Пять минут прошло.Вставай- с этими словами мама стянула с меня одеяло.
Я бубня себе под нос пошла в ванную.Через пять минуток я уже одевалась и красилась.
-Аня,пока, мы с Сашей ушли- мама взяла отчима под руку и они вместе вышли.
Если честно,я его недолюбливаю.О чёрт!Я ведь в школу опаздываю.Быстро натянув куртку и сапоги я побежала в школу.Пришла за минуту до звонка.Быстро повторим материал я села на своё место и перевела дух.Прозвенел звонок и я вошла в класс.Училка была в коридоре.Она меня даже не заметила.
-Садитесь- Мария Петровная вошла в класс.
Сейчас литература.
-К доске пойдёт Емельянова- И Мария Петровна грозно посмотрела на меня.
Я знаю,что терять нечего вышла к доске.
— Расскажи нам несколько строчек из бесмертного творения Уильяма Шекспира"Ромео и Джульетта"
—Две равно уважаемых семьи
В Вероне, где встречают нас событья,
Ведут междоусобные бои
И не хотят унять кровопролитья.
Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни,
И гибель их у гробовых дверей
Кладет конец, непримиримой розни.
Их жизнь, и страсть, и смерти торжество,
И поздний мир родни на их могиле
На два часа составят существо
Разыгрываемой пред вами были.
Помилостивей к слабостям пера:
Грехи поэта выправит игра.
-Садись.Пять- Мария Петровна посмотрела на меня с явным удивлением.
-Грозов,к доске.- Мария Петровна посмотрела на моего соседа по парте.
Грозов спотыкаясь вышел.
-Расскажи нам 1 главу романа Тайна Эдвида Друда- Через минуту она добавила -Никаких подсказок.Услышу поставлю двойку.
— Башня старинного английского собора? Откуда тут взялась башня
английского собора? Так хорошо знакомая, квадратная башня - вон она высится,
серая и массивная, над крышей собора... И еще какой-то ржавый железный шпиль
- прямо перед башней... Но его же на самом деле нет! Нету такого шпиля перед
собором, с какой стороны к нему ни подойди. Что это за шпиль, кто его здесь
поставил? А может быть, это просто кол, и его тут вбили по приказанию
султана, чтобы посадить на кол, одного за другим, целую шайку турецких
разбойников? Ну да, так оно и есть, потому что вот уже гремят цимбалы, и
длинное шествие - сам султан со свитой - выходит из дворца... Десять тысяч
ятаганов сверкают на солнце, трижды десять тысяч алмей * усыпают дорогу
цветами. А дальше белые слоны - их столько, что не счесть - в блистающих
яркими красками попонах, и несметные толпы слуг и провожатых... Однако башня
английского собора по-прежнему маячит где-то на заднем плане - где она быть
никак не может - и на колу все еще не видно извивающегося в муках тела...
Стой! А не может ли быть, что этот шпиль - это предмет самый обыденный -
всего-навсего ржавый шип на одном из столбиков расхлябанной и осевшей
кровати? Сонный смех сопровождает эти догадки и размышления.
Человек, чье разорванное сознание медленно восстанавливалось, выплывая
из хаоса фантастических видений, приподнялся, наконец, дрожа всем телом;
опершись на руки, он огляделся кругом. Он в тесной жалкой комнатушке с
нищенским убранством. Сквозь дырявые занавески на окнах с грязного двора
просачивается тусклый рассвет. Он лежит одетый, поперек неопрятной кровати,
которая и в самом деле осела под тяжестью, ибо на ней - тоже поперек, а не
вдоль, и тоже одетые, лежат еще трое: китаец, ласкар * и худая изможденная
женщина. Ласкар и китаец спят - а может быть, это не сон, а какое-то
оцепенение; женщина пытается раздуть маленькую, странного вида, трубку. При
этом она заслоняет чашечку костлявой рукой и в предрассветном сумраке
рдеющий уголек бросает на нее отблески, словно крошечная лампа; и
пробудившийся человек видит ее лицо.
- Еще одну? - спрашивает она жалобным хриплым шепотом. - Дать вам еще
одну?
Он озирается, прижимая руку ко лбу.
- Вы уже пять выкурили с полуночи, как пришли, - продолжает женщина с
той же, видимо привычной для нее, жалобной интонацией. - Ох, горюшко мне,
горе, голова у меня все болит. Эти двое уж после вас пришли. Ох, горюшко,
дела-то плохи, плохи, хуже некуда. Забредет китаец какой из доков, да вот
ласкар, а новых кораблей, говорят, сейчас и не ждут. Ну вот тебе, милый,
трубочка! Ты только не забудь - цена-то сейчас на рынке страх какая высокая!
За этакий вот наперсток - три шиллинга шесть пенсов, а то и больше еще
сдерут! И не забывай, голубчик, что только я одна знаю, как смешивать - ну и
еще Джек-китаец на той стороне двора, только где ему до меня! Он так не
сумеет! Так уж ты заплати мне как следует, ладно?
Говоря, она раздувает трубку, а иногда и сама затягивается, вбирая при
этом немалую долю ее содержимого.
- Ох, беда, беда, грудь у меня слабая, грудь у меня больная! Ну вот,
милый, почти уж и готово. Ах, горюшко, эк рука-то у меня дрожит, словно
вот-вот отвалится. А я смотрю на тебя, вижу, ты проснулся, ну, думаю, надо
ему еще трубочку изготовить. А уж он попомнит, какой опиум сейчас дорогой,
заплатит мне как следует. Ох, головушка моя бедная! Я трубки делаю из
чернильных склянок, малюсеньких, что по пенни штука, вот как эта, видишь,
голубчик? А потом прилажу к ней чубучок, вот этак, а смесь беру этой вот
роговой ложечкой, вот так, ну и все, вот и готово. Ох, нервы у меня! Я ведь
шестнадцать лет пила горькую, а потом вот за это взялась. Ну да от этого
вреда нету. А коли и есть, так самый маленький. Зато голода не чувствуешь и
тратиться на еду не надо.
Она подает наполовину опустевшую трубку и, откинувшись на постель,
переворачивается вниз лицом.
Пошатываясь, он встает, кладет трубку на очаг, раздвигает рваные
занавески и с отвращением оглядывает троих лежащих. Он отмечает про себя,
что женщина от постоянного курения опиума приобрела странное сходство с
китайцем. Очертания его щек, глаз, висков, его цвет кожи повторяются в ней.
Китаец делает судорожные движения - быть может, борется во сне с
каким-нибудь из своих многочисленных богов или демонов - и злобно скалит
зубы. Ласкар ухмыляется; слюни текут у него изо рта. Женщина лежит
неподвижно.
Пробудившийся человек смотрит на нее сверху вниз, стоя возле кровати;
потом, нагнувшись, поворачивает к себе ее голову.
- Какие видения ее посещают? - раздумывает он, вглядываясь в ее лицо. -
Что грезится ей? Множество мясных лавок и трактиров, где без ограничений
отпускают в кредит? Толпа посетителей в ее гнусном притоне, новая кровать
взамен этого мерзкого одра, чисто подметенный двор вместо зловонной помойки
за окном? Выше этого ей все равно не подняться, сколько ни выкури она
опиума! Что?..
Он нагибается еще ниже, вслушиваясь в ее бормотание.
- Нет, ничего нельзя понять!
Он опять смотрит на нее: по временам ее всю словно встряхивает во сне;
судорожные подергивания сотрясают ее лицо и тело - так иногда ночью от
беглых молний содрогается темное небо; и это, видимо, заражает его -
настолько, что он вынужден отойти к облезлому креслу у очага, поставленному
там, возможно, именно на такой случай, и посидеть, крепко ухватившись за
ручки, пока ему не удается одолеть злого духа подражания. Потом он опять
подходит к кровати, хватает китайца за горло и поворачивает его лицом к
себе. Китаец противится, пытается отодрать его руки, хрипит и что-то
бормочет.
- Что?.. Что ты говоришь?
Минута настороженного ожидания.
- Нет, нельзя понять!
Сдвинув брови, внимательно вслушиваясь в несвязный лепет, он медленно
разжимает руки. Затем оборачивается к ласкару и попросту сбрасывает его с
кровати. Грохнувшись об пол, тот приподнимается, сверкает глазами, делает
яростные жесты, замахивается воображаемым ножом. И тут выясняется, что
женщина еще раньше, безопасности ради, отобрала у него нож; ибо теперь она
тоже вскакивает, кричит, унимает его, и, когда, наконец, оба рядом валятся
на пол, вновь охваченные сном, нож ясно обозначается не у него, а у нее под
платьем.
Шуму и крику было довольно, но трудно было что-либо во всем этом
разобрать. Если и прорывались отдельные слова, то без смысла и связи.
Поэтому третий, пристально следивший за ними, выводит прежнее свое
заключение:
- Нет, ничего нельзя понять! - Он говорит это с удовлетворенным кивком
головы и с мрачной усмешкой. Затем кладет на стол горсть серебряных монет,
отыскивает свою шляпу, ощупью спускается по выбитым ступенькам, попутно
пожелав доброго утра привратнику, воюющему с крысами в темной своей каморке
под лестницей, и исчезает.
В тот же день под вечер массивная серая башня предстает издали глазам
утомленного путника. Колокола звонят к вечерне, и, должно быть, ему
непременно нужно на ней присутствовать, ибо, ускоряя шаги, он спешит к
открытым дверям собора. Когда он входит, певчие уже надевают свои
запачканные белые стихари; он достает собственный свой стихарь и, накинув
его, присоединяется к выходящей из ризницы процессии. Затем ризничий
запирает решетчатую дверь, певчие торопливо расходятся по местам и, склонив
головы, закрывают лицо руками. И через миг первые слова песнопения: ""Егда
прийдет нечестивый", будят в вышине под сводами и среди балок крыши грозные
отголоски, подобные дальним раскатам грома.
-Садись.Три.Ты допуски несколько ошибок- Мария Петровна посмотрела на меня.
-Хотя-бы три- тихо сказала я.
-Могла и четвёрку поставить- он с грустью посмотрел на тройку в дневнике.
Прозвенел звонок.Слудуюющим уроком у нас биоология.
-Так.Сегодня у вас контрольная- Ирина Сергеевна подошла к доске и начала писать вопросы.
"Я ж контрошу нифига не учила.По любому два или три получу"- подумала я.
Ирина Сергеевна раздала всем тетрадки.Я взяла ручку и начала писать..
-Через пять минут звонок- Ирина Сергеевна села за стул и начала проверять домашку.Кстате,забыла вам сказать что сорок минут уже прошло.
До звонка оставалось две минуты когда я сдала тетрадь.Прозвенел звонок и я вышла из класса и вдруг в толпе я увидила…
Продолжение следует…