Сап, ребята. Ну, раз пошла такая свистопляска, то я тоже закидываю сюда свой "типа ужастик". Ужасы я писать так и не научилась, они у меня выходят крайне ущербными, реквестирую тонну хохотушек в комментах. Вычитку текста не делала, лень невыносимая.
«Я не знаю того, что должна была узнать,
Я знаю то, что опасно для меня.
И ничто на земле не заставит меня сделать всё правильно…»
В иллюзии сна вполне можно существовать, пока кошмары не залезли тебе в голову – такой итог подвела Лиллиан Стайлс, упав с кровати вместе с одеялом и подушками. В горле пересохло, девушка схватила с прикроватного столика полупустой графин с водой и сделала два больших глотка, после шумно переводя дух.
Белоснежные стены палаты больше не пытались раздавить её, как в сновидениях.
Лиллиан упала на кровать, чувствуя под собой грубую ткань простыни. Она закрыла глаза, и беспросветная тьма вцепилась ей в веки, мешая ещё раз открыть глаза. Руки и ноги были оплетены в невидимую паутину настолько плотным коконом, что Лилли едва ли могла шевельнуть ими. Ни о каком бегстве от очередного кошмара не шло и речи.
Стены неумолимо надвигались на неё.
В коридоре раздалось противное хлюпанье и шелест, словно там шагала какая-то невидимая субстанция, не имеющая тела – обыкновенная гора слизи. Она, эта ползучая противная тварь, имела чёрные щупальца, которыми держалась за стену, оставляя на ней скользкие следы. Она то распространялась по коридору, то вновь собиралась воедино, в итоге вся слизь капала с потолка, стекала по стенам. Наконец, эта тварь остановилась у двери, которая вела в палату Лилли, заполнив всё пространство перед ней.
— Вот и я, милая, вот и я… — прошипела гора слизи. В окошко, пробираясь через его прутья, потянулись чёрные щупальца.
Темнота отпустила Лилли, как мать отпускает свою дочь. Девушка, ступая по полу и отчётливо чувствуя его холод, подходит к окошку. Щупальце нежно гладит её по щеке.
— Тебе плохо? Больно? – участливо спрашивает, булькая, это существо.
— Нет – отвечает Лиллиан, улыбаясь, — Здесь кормят два раза в день и таблетки уже не кажутся такими противными.
— Ты… ш-ш-ш… не скучала? – противные звуки кажутся одинокой Лилли сладкой песней.
— Не знаю, — отвечает Лиллиан, — не знаю. Я привыкла.
— Ш-ш-ш… Ты перестала пить их лекарства… -не то спрашивает, не то утверждает субстанция, гладя Лиллиан по волосам и оставляя на них слизь.
— СТАЙЛС! – дикий крик в коридоре. Громко топая, к ней летит её медсестра – женщина 40 лет, назначенная за уходом особо больных, — Что это за разговоры по ночам?!
Зрелище и, правда, интересное. Лиллиан, опираясь на дверь и тяжело дыша, разговаривает с пустотой. Никого нет.
— Здесь никого нет, Ли…
— Есть! – кричит Лиллиан, — Есть! Есть! Есть!
И что-то ещё она кричала, что чересчур напугало врача.
Дальше всё было смутно, размыто, как в полусне. Суетились фигуры в белых халатах, зажигали невыносимо яркий свет, пробивающийся сквозь закрытые веки, под кожу впивались иголки, а во рту был отвратительный вкус лекарств.
Хлюпанье за дверью затихло – оно ушло, вероятно, испугавшись суеты.
— Завтра мы переводим её… в другое… здесь она…более интенсивное лечение… — донеслись до девушки обрывки разговоров. Её не будет здесь. Она уходит отсюда, в другие стены, наверняка такие же беспощадные, как эти. Там будут другие мучения, другие ощущения, и темнота вновь овладеет ею, царапая ей лицо и тело.
Но как-же тогда… её друг найдёт её снова?
Все ушли. Нерадивая молоденькая практикантка оставила градусник на прикроватном столике градусник и направление на перевод Лиллиан куда-то в другую клинику.
Лиллиан не отдалась темноте сразу, едва за последним человеком захлопнулась дверь.
— Я люблю тебя, кто бы ты ни был, я люблю тебя.
В эту ночь Лиллиан умерла, выпив ртуть из забытого градусника.