Я становлюсь частью всех этих событий. Я вижу, как орет на Джэн ее отец, как Даце мчится по дороге с бутылкой на пустом переднем сидении на огромной скорости. Я чувствую боль Джэн. Я вижу, как Даце рыдает из-за Андриса. И меня разрывает на части от этой боли. Меня относит еще дальше — в ту раздевалку, когда Джэн прикрывала синяки. «Прости, я не знала». Мы не знали. Кусок видения — кажется, это тот человек, которого почти уволили с папиной фирмы. Но он выглядит молодым. Слишком молодым. И до невозможности похож на Джэн. Отец Джэн. Другое видение — Андрис, Даце и мать Джэн. «Простите» — она выдерживает мучительную паузу — «я не могу больше заниматься лечением Андриса».
Я кричу, не в силах выдержать это. Я не знаю, кто виноват. Все сбилось в один комок.
«Да, это она» — он попытался произнести это спокойным твердым голосом. С тех пор, как ему сообщили, прошло примерно 3 часа. Отец твердил до последнего, что это ошибка. Пока не увидел меня. Точнее то, что от меня осталось.
«Не волнуйся, папа, все произошло мгновенно, я долго не страдала» — я стою возле него. Он никогда в жизни никого не удосужил бы видеть его слезы. Но сейчас он плачет. Я никогда не испытывала каких-либо чувств к нему, да и вообще к кому-либо. Но это затронуло меня. Я чувствую, как что-то горячее скатывается по моей щеке. Я — чувствую.
С тех пор, как мама ушла, он стал таким, какой есть сейчас. Но было и «до». Когда мне было примерно шесть, она просто исчезла. Оставила какую-то нелепую записку с пожеланиями и соплями вроде «я вас очень люблю, но вынуждена». «Я буду любить тебя всегда, моя кнопка» — эта фраза ее неровным почерком выжглась в моих мозгах. Она часто снилась мне. Только со временем я поняла, насколько она была пустой, лишенной смысла. Отец замкнулся. Вместе с отцом Даце они организовали свою фирму, «твое будущее», как часто говорил он мне. С двенадцати я была предоставлена сама себе.
Мы с Джэн проходим сквозь стены больницы — когда мы считали плюсы нашего состояния, это было на первом месте, — и направляемся к моему дому. Отсюда — минут пятнадцать пешком.
Когда мы входим в его кабинет, мне сложно представить, что здесь когда-то был идеальный порядок. Он сидит на полу и рыдает, всматриваюсь в мою фотографию. «Я очень люблю тебя» — тихо шепчет он.