Написанное вчера, в метро и ночью.
Язва.
I
Раненный глубоко,
раненный в самую смерть
на кромке больничной койки вплывает в небытие;
раненный в угол рта,
в тайную кладезь слов,
с губами зашитыми как теперь заговоришь ты?
Голубь мира поёт песнь, как восходит мёд
болотными испарениями,
как расцветает снег. Могилы ваши цветут.
Предсмертной тоской лебединой звучит твоя песня, раненый.
II
Пускай ты меня не любила,
но, всё-таки, что-то было
в наших сухих упругих телах,
накаченных преющим воздухом.
III
Раненый на кромке больничной койки стонет адово.
Место для крика и боли, кто же сокрыт в тебе?
Может ли он подсолнухом расцвести,
или выжжет солнце глаза его?
Почему смерть давно не заходит в ваш дом?
Её ждут здесь, но
умирающие героиновые малолетки с почерневшими лицами
сами олицетворяют смерть.
IV
Плоть его опадает, опадает ошмётками.
Пусть ты меня не любила,
но все мы ранены.
***
Разматывает нить
псевдо холопья прыть.
Вот разлюблю тебя – не на что станет выть.
В мутную сырость ванн впечататься осью глазной,
кашлем протяжным кричать. Плевать, что кашель грудной –
прогрессирующая болезнь. Плевать, что ты не со мной.
Плевать на цену на нефть, на цену на кипяток.
Брось в меня камень тот первым, кто не жесток.
Всем нам прибудет срок,
так уляжемся штабелями рядом. Лицо твоё,
лицо твоё превосходное, засыпанное землёй
выплывает в небытиё.
В последнем акте стреляет ружьё.
Тяну к тебе руки, по-детски плачу: «Не трогайте. Это моё».