Доброго времени суток. Я давно почитываю рассказы на сайте. Теперь выложила еще один свой. Так повелось, что вам я выкладываю только такое — не знаю почему. Кстати, это пришлось сокращать, чтобы подошло под формат сайта, так как по главам делать не хотелось.А еще я давно ничего не писала. Надеюсь на критику, с наилучшими пожеланиями.
По возможности напишите в отзыве что-нибудь этакое.
— Эта Аля все так просто не оставит, но ты справишься, — сказала Марина, холодными пальцами сжала переносицу и устало вздохнула. С какой-то непреодолимой тоской сказала:
— Ташенька, я не смогу завтра тебе позвонить.
— А потом?
— И потом не смогу. Никогда не смогу.
На том конце, где-то за сотни, тысячи, может больше, километров замолчали. В гнетущей тишине стало слышно, как звенит над головой лампа. Скрипнуло что-то внутри. Усталое дыхание здесь – и тишина в наушнике – там. Далеко, наверное. Неизвестно где.
— Почему? – разрезало тишину одно-единственное слово. Марина закрыла глаза, прижалась к стене, разделила с невидимым другом молчание. На том конце, кажется, что-то зашлепало по крыше – может быть, дождь.
— Иди в комнату, промокнешь, — набрав полную грудь воздуха, сказала Марина и отвернулась к стене. «Стенка зеленая, зеленая стенка» — затвердило в голове, отвлекая от невыносимо тоскливого чего-то. – Иди, скорее, в комнату.
На том конце слова слились в какой-то сплошной поток больно бьющего шуршания, визга, звона.
— Это помехи, я тебя не слышу, — прошептала Марина. – Я тебя не слышу, я тебя не слышу. У нас тут тоже дождь. И стена зеленая. — И слезы на щеках. Тоже.
Из потока неясных звуков – как вспышка – одно:
— …как я без… — полное тревоги, боли и страха. И за ним тишина. Раньше обычного на семь минут. Такая пугающая, режущая тишина, что Марина повалилась в подушку и зарыдала.
***
Ташенька жила обычной жизнью. Не лучше и не хуже других – но каждое утро, просыпаясь под гимн, ненавидела себя, Лину, воспитателей и учителей. Особенно Арину Павловну. А еще особенней она ненавидела Саню. Но эта ненависть была иного рода и все это прекрасно понимали и иногда – за это Таша, конечно, их ненавидела, — подшучивали над ней. Когда забрали Пандуса было холодно, но был еще август.
Пандус работал в интернате недавно – года три или четыре. Сам он, конечно, считал, что это ой как давно. Но Таша жила здесь уже тринадцать лет и понимала, что давно – это как Арина Павловна, или как Василиса Степановна, или как Антон Львович, или как она сама. А три года – это мало. Она так и сказала: «Пандус, три года – это мало», а Пандус ответил, что ему все равно скоро уходить.
Вообще, Пандуса звали не Пандусом. Во всех документах стояло другое имя – конечно, настоящее. Прозвище свое Пандус получил за увлечение – он постоянно помогал директрисе вкатиться на лестницу. Только заслышит, что во дворе остановился ее автомобиль – сразу бежал вкатывать ее коляску – без коляски она ходить не могла, но помощь принимала только от него — в здание. Помимо этого увлечения было у Пандуса и еще одно – он любил сидеть на крыше. Однажды Таша стащила у него ключ и сама поднялась туда.
Она стояла на краю в тягостных раздумьях; под ней было двенадцать этажей шумного муравейника – и Наташа знала, что если она сейчас прыгнет, то муравейник загудит, зашумит. И тогда, конечно, все будут говорить о ней, и писать о ней тоже будут. И Арину затаскают по судам, а если она оставит записку, что во всем виновата Алина, то и Алинку, верно, тоже затаскают. Только ей, Наташе, уже будет плевать. И Сане тоже будет плевать – дурацкий Саня, вечно ему плевать на все!
— Ой, дурища.- И Наташу схватили за плечо. — Отойди от края. – И кто-то резко дернул ее назад. Больно.
Это был, конечно, Пандус.
— Ой, дурища, — протянул он снова и спросил: — Записку хоть оставила? Небось, ошибок сто семнадцать штук наделала. Из-за любви?
— Нет, — покачала головой Таша и вдруг вспыхнула, — А что тебе от меня вообще надо? Ты весь мусор во дворе выгреб, что ли? Иди, убирайся! Иди отсюда! Меня воспитывать – не твоя работа!
-Дур малолетних с карнизов сгребать – тоже не моя работа. – Пожал плечами Пандус.
— Я бы и не прыгнула. – Призналась Таша и почему-то успокоилась.
Собственно, так началась их дружба.
***
После исчезновения Пандуса было как-то тоскливо. Он пропал ни с того, ни с сего. Просто взял и не вышел на работу.
— Арина Павловна, Арина Павловна, — жалобно звала директрису Ташенька. – Скажите, а что с нашим Пандусом?
Арина, вся побледневшая, отвела глаза. Случилось это за представительским обедом – это когда наезжает всяких важных дядь и теть и все они смотрят, как живут детки и что они кушают. Раньше они приезжали посмотреть на здание – тогда оно было передовым. А теперь они ездили про привычке – и поесть.
Ташенька и не подумала, что нельзя спрашивать об этом за представительским обедом. Но Арине от вопроса, кажется, стало плохо, Василиса Степановна охнула, округлила глаза и замахала руками, а Антон Львович, вкручивающий обычно лампочки, хехекнул себе в усы, довольный штукой, которою отколола воспитанница.
Министерские люди побагровели, а одна женщина нудно заговорила о том, что неразумно допускать таких расспросов. На этом ситуацию удалось замять.
***
В дверь постучались и в кабинет зашли люди в форме.
Пятого сентября прислали нового директора.
***
А Марина все-таки позвонила. Выслушала еще раз Ташу, очень внимательно выслушала. Сказала, что в этом возрасте все мальчишки – дураки, а Алина – стерва, но невезучая, а потому скоро пролетит, как фанера. Только про Пандуса Марина ей ничего не отвечала – а все больше молчала, когда речь заходила о нем.
— А когда мальчишки становятся умными? – Спросила Таша.
— Никогда.
— А Пандус был у-у-умным… — задумчиво протянула Наташа.
«Был». Это слово – как выстрел.
— Наташенька, ты меня, пожалуйста, никогда не забывай. И Пандуса помни. И всех…
***
За окном лил дождь. Холодный, крупный, дробный. Почти как слезы, только дождь – не соленый. Дождь – он разный, но не соленый, это точно.
— Можно? – спросила Марина, бросив взгляд на открытое окно. Просунуть руку сквозь решетку, коснуться капель и отпустить их дальше – вниз, вниз, вниз. Жизнь пронеслась как-то слишком быстро. Как-то слишком мало пронеслось перед глазами. Хоть бы этот дождь запомнить как следует.
— Нет. – Строго сказал сопровождающий и толкнул ее вперед.
Она знала, что и за ней приедут. Нет, связной не мог выдать; он не такой. Но ее забрали.
И ее вели по коридору, в наручниках, прямо из зала суда. Она думала, что это случится еще вчера. Но ей дали еще день. Только вот этот день ничего ей не дал. И Наташа теперь, наверное, думает, что ее предали. Звонить Таше, конечно, было не безопасно. Но кто запретит? Марина знала, что осталась одна – с тех пор как забрали связного. Наташа тоже была почти одна и после разговоров с ней становилось вообще невыносимо. И все-таки приятно было разбирать ее детский мирок – наводить там порядок, судить, выносить приговоры…
Приговоры.
В белом кабинете мужчина в белом халате набрал полный шприц. Когда приговор заранее знаешь — давным-давно – можно смириться. Но ведь Наташа на нее обиделась. И страшно чуть-чуть. И очень тяжело на душе. Кто же знал, что вместо связного ответит ребенок.
***
А ноябрь по-прежнему лил дождем. Таша сидела на крыше, крутила антенну приемника пот тентом. Шипение, шипение, шипение вместо голоса, хотя время – условленное, хотя все – как обычно. Новостей – тьма. Алинка отстригла косу, Саня уезжает – нашлись его родители. А тут еще весь город на ушах – накрыли-таки и казнили террористов. Во имя спокойствия, так им и нужно.
— Так им и нужно! Правда, Марина? Мариночка, ответь!
